МЕЛАНХОЛИК
ЭТО ВОТ КАКОЙ
ЧЕЛОВЕК
Фигль-Мигль
Слишком
яркий свет
невыносим. А
ночь смотрит
тысячами
глаз, и все
ужасы и страхи
разгуливают
по земле, как
спущенные с
поводка
собаки. Летом
– комары и
пыль. Зимой
жизненные
духи истощаются
вместе с
убывающими
днями.
Скудная и
густая кровь
еле движется в
венах, тело
становится
сухим и
бледным. И всё
давит
какая-то
смутная
тоска, и не
найти себе
места, и так
отрадно
плакать.
Античность
считала, что "сладкая
скорбь
друзей
меланхолии" –
прямой
объект для
приложения
сил
врачевателя.
Теория
гуморальной
патологии,
перешедшая к
грекам от
жреческой медицины
Востока
рассматривает
"чёрную
желчь" как
одну из
четырёх
жидкостей,
наряду с кровью,
желчью и
флегмой
(слизью). В их
основе –
различные
сочетания
четырёх первичных
начал: тепла,
холода,
сухости,
влажности. Вместе
с костями и "пневмой"
(мы бы
назвали это
душою) они
составляют
человеческий
организм.
Здоровье
человека обеспечивается
соразмерностью
четырёх составляющих,
и всякий
дисбаланс
ведёт к болезни.
Так
помещена в
ряд болезней
собственно "меланхолия",
избыток
чёрной желчи.
Это
различные
лихорадки и
болезни души,
как, к
примеру,
описанная у
Гиппократа "забота":
"Забота,
тяжкая
болезнь:
больному
кажется, что
у него во
внутренностях
колет
какой-то шип; его
мучит тоска; он
избегает
света и
людей; он
любит мрак;на
него
нападает
страх;
когда к
больному
прикасаются,
ему это причиняет
боль;он
пугается и
видит
страшные
призраки, ужасные
сны и иногда
мертвецов."
Гален,
через шесть
веков после
Гиппократа,
объединяет
меланхолию с
бредом,
острым
психозом,
летаргией и помешательством,
называя
причиною
всех этих
недугов
заболевания
мозга: "или
непосредственно,
или в связи с
другими болезнями."
Надо
сказать,
представление
о меланхолии именно
как о
болезни,
вызванной
теми или иными
причинами
(набор причин
варьируется
в зависимости
от того,
какая эпоха
им оперирует),
сохранялось
на
протяжении
всего нового
времени,
вплоть до
конца XIX века,
когда в русской
медицинской
терминологии
меланхолией
называлось
состояние,
теперь,
видимо, именуемое
"депрессией". Но уже
в античности
в меланхолии
видят и особое
состояние
души, настрой
ума, доступные
только
избранным.
Здесь,
конечно, руку
приложили
философы. Не
вдаваясь во всемирную
историю борьбы
врачей и
философов,
заметим, что
исход её очевиден:
"эйдос"
привлекательнее
ланцета, а "божественная
одержимость"
Платона и
представление
о творческой
силе
возвышенного
безумия
весомее
болезни, от
которой
лечили
кровопусканием.
С другой
стороны, для
Платона
безумие остаётся
безумием, и,
рисуя в "Государстве"
колоритный
образ тирана,
среди причин,
приводящих
человека к
тирании, он
не забывает упомянуть
и меланхолию:"Человек,
мой друг,
становится
тираном тогда,
когда он
пьян, или
слишком
влюбчив, или
же сошёл с
ума от
разлития
чёрной желчи..."
Практичный
ум
Аристотеля
свёл
проблему к
вопросу темперамента
( в этой
трактовке
она и дожила
до наших
дней). Описав
в "Никомаховой
Этике"
меланхоликов
как "резких
и возбудимых", он
осуждает их "опрометчивую
невоздержанность", из-за
которой "одни
второпях,
другие в неистовстве
не
дожидаются
указаний
суждения,
потому что
воображение
легко
увлекает их
за собою." А
псевдоаристотелевы
"Problemata" говорят
о
меланхоликах
как о
нервных, впечатлительных,
погружённых
в свой мир
людях, – в
число
которых
попадают
Сократ, тот же
Платон и "большинство
поэтов".
У средних
веков свои
заботы. Если
в VII веке
Исидор
Севильский в
разных
местах своей "Этимологии" – этом
прообразе
позднейших
энциклопедических
сводов –
пеересказывает,
довольно занудно,
гиппократов
сборник и
теорию темперамента,
больше
склоняясь к
версии "хронических
болезней", то
позднее
вгимание
обращают на
по-новому понятую
"одержимость".
Нельзя быть
одержимым
Богом – и
следовательно,
на долю
одержимых
достаётся
дьявол.
Тема "демонической
меланхолии"
убедительнее
всего решена
в
средневековых
бестиариях и
пояснениях к
ним. Вот что
пишет около 1210
года Гийом
Нормандский:
"Сатана теперь
плешив.
Облысел
он, согрешив,
Почернел
в геенской
саже.
Нет на
свете тварей
гаже.
И в
присутствии
господ
Обезьяны
всех пород
До смешного
неприличны,
Хоть
весьма
меланхоличны.
Длиннохвостый
древолаз
В
меланхолии
подчас.
(...) Но когда
сама луна
Убывать
обречена,
Обезьяны-нелюдимы
Грустью
мрачною
томимы."
(Пер. В.Микушевича)
Итак, меланхолией
одержима
обезьяна,
отвратительнейшее
из всех животных.
Обезьяна –
создание
дьявола,
пародирующее
человека
(создание
Бога). Она
впадает в
меланхолию,
когда луна – "солнце
дьявола" –
начинает
убывать, и с
нею убывает
власть
тёмных сил над
миром. Из
этих связей: дьявол-обезьяна,
обезьяна-меланхолия,
дьявол-луна,
меланхолия-луна
до нового
времени
дожила
только последняя,
когда "томные
меланхолики", ища уединения
в аллеях
ночных
парков,
только луну
соглашались
сделать
поверенной
своих
печалей.
На исходе
средневековья
ужасы
потустороннего
мира
вытесняются
ужасами
действительности.
К началу XV века
разочарование
в жизни
становится
риторической
фигурой. "Едва
ли не каждый,
– пишет
Й.Хейзинга, – спешит
объявить, что
не видел в
жизни ничего,
кроме бедствий,
что ещё более
худшего
следует
ожидать в будущем
и что
пройденный
им жизненный
путь он не
хотел бы
повторить
заново. " Умы
охвачены
смятением, а
любые
размышления
приводят к
ещё большему
отчаянию. "Примечательно,
что в это
время в слове
"меланхолия" сливались
значения
печали,
склонности к
серьёзным
размышлениям
и к
фантазированию
– до такой
степени,
казалось,
всякое
серьёзное
умственное
занятие
должно было
переносить в
мрачную
сферу." (Хейзинга).
А
меньше чем
через сто
лет, уже в
иную эпоху, в
среде флорентийских
неоплатоников
вспомнили о соответствующем учении
древних. Марсилио
Фичино
объединил
трактовку
меланхолии
как свойства
выдающихся
людей ("Problemata") с
теорией
Платона о "божественной
одержимости" (furor divinus),
создав
понятие "меланхолической
одержимости" (furor melancholicus),
свойственной
творящему
гению.
Но перо
Фичино
оставляет
нам также
образ влюблённого
меланхолика,
очень
похожий на
заключение
врача:
"Душа
любящего всё
внимание
своё
обращает на
постоянное
размышление
о любимом, к
этому же
устремлены и
все
природные
силы человека. (...) От
этого по
венам
распространяется
скудная и
густая кровь.
(...) Из-за растворения
чистой и
ясной крови
остаётся
кровь нечистая,
густая и
чёрная. От
этого
высыхает и
бледнеет
тело, от
этого
любовники становятся
меланхоликами.
Ведь
сгустившаяся
и чёрная
кровь
превращается
в "меланхолию", т.е. в
чёрную желчь,
которая
заполняет
голову
своими
парами,
иссушает
мозг и
постоянно
смущает душу,
днём и ночью,
мрачными и
ужасными
видениями." (Комментарий
на "Пир" Платона,
1469).
В начале
XVI века учение
Фичино
развил
Агриппа
Неттесгеймский
– знаменитый
авантюрист,
эрудит и оккультист.
По Агриппе,
одержимость
(furor) – это
просветление
души Богом
или демонами,
её способны
вызвать Музы.
Дионис,
Аполлон (как
мировой
разум) и
Венера. Меланхолическая
одержимость
в силах повлиять
на все три
составляющие
души: mens (разум), ratio
(рассудок) и
тёмный idolum (нижняя
часть души,
материальная
гибельная
сила,
порождающая
чувства,
управляющая
телом и
умирающая
вместе с ним).
Одержимой
душе,
наполненной
сильным
желанием,
повинуется, в
свою очередь,
всё остальное,
и она может
влиять на
собственную
судьбу (жребий).
Совокупное
влияние
меланхолической
одержимости
и Сатурна
(планеты, под
знаком
которой чаще
всего
рождаются
меланхолики)
порождает
силу
пророчествовать.
Меланхолическая
одержимость
имеет три магические
стадии. Первая
– низшая,
доступна
людям
искусства,
вторая – учёным,
третья – тем,
кто
поднимается
до понимания
божества. Как
показал
Эрвин
Панофски,
именно
первая стадия
аллегорически
изображена
на третьей из
так
называемых "мастерских
гравюр"
А.Дюрера – "Melencolia I",
1514.
Целая галерея
меланхоликов
выведена у
Шекспира: от
злодея дона
Хуана до
Гамлета. Над
меланхоликами-влюблёнными,
чьи головы
гибельно
отуманены
парами
чёрной желчи,
потешаются
более
здравомыслящие
персонажи. А
в комедии "Как
вам это
понравится" Жак
Меланхолик
говорит о
себе:
"Моя
меланхолия –
не
меланхолия
студента, у которого
это
настроение
не что иное,
как соревнование,
– и не
музыканта, у
которого она
фантастичность,
– и не
придворного,
у которого
она
тщеславие, – и не
солдата, у
которого она
честолюбие, – не
законоведа, у
которого она
политичнская
хитрость, – и не
женщины, у
которой она
притворство,
– и не
любовника, у
которого она
все эти чувства
взятые
вместе. Моя
меланхолия –
совершенно
особая,
собственно
мне
принадлежащая,
составленная
из многих
веществ и
извлечённая
из многих предметов..."
(IV.I)
"В
одежды
меланхоликов
облачались
все, кто притязал
на
художественное
и интеллектуальное
переживание,
тонкость
чувств,
хороший вкус
и изящество
манер" (А.Чернова).
Поэтому в
изобразительном
ряду эпохи мы
находим
череду самых
разных образов:
от "меланхолика
с чёрным
котом"
Д.де Крица и "влюблённого
меланхолика" Н.Хиллиарда
до "меланхолика-рыцаря,
размышляющего
на мшистом
берегу "и "Поэта
Сидни в образе
меланхолика-философа" И.
Оливера.
Через
несколько
лет после
смерти
Шекспира, в 1621
году, вышел
всеобъемлющий
труд Роберта Бертона
– "Анатомия
меланхолии".
Нехилый том в
течение
одного
только XVII века
выдержал
восемь
изданий.
Вся
древняя и
новая
учёность
собрана в своде
Бертона,
писавшего
под
псевдонимом
Демокрит
Младший и
сочинившего
себе такую
эпитафию: "Некоторым
известный,
большинству
неизвестный,
здесь лежит
Демокрит
Младший,
который провёл
жизнь и умер
в Меланхолии."
Читатель
Бертона
убеждается,
что меланхолия
всеобъемлюща.
Среди её
причин
сверхъестественные
–
непосредственное
вмешательство
Бога, дьявола
или колдунов
и ведьм – и естественные:
влияние
звёзд,
преклонный
возраст,
темперамент,
наследственный
недуг,
страхи,
образование,
нищета,
потеря
свободы,
смерть
друзей и так
далее. Меланхолия
может
поразить
только ум или
же всё тело,
как это
бывает с
влюблёнными.
Её легко
можно
определить
по следующим
симптомам:
головная
боль, бессонница,
бегающие
покрасневшие
глаза,
твёрдый живот,
жар,
конвульсии,
холодный пот,
боли в левом
боку;
постоянный
страх,
печаль,
подозрительность,
беспокойство,
припадки,
чувство
одиночества,
ужасные сны и
"мысли
наподобие
снов"
(thoughts like dreams).
Одной из
причин
меланхолии
является
любовь к
науке (Love of Learning), ей
подвержены
учёные, а
также поэты.
Ведь Сатурн и
Меркурий –
покровители
наук – оба сухие
планеты,
сгущающие
кровь. А
меланхолики,
родившиеся
под знаком
Меркурия, к
тому же ещё и
нищие – ведь и
жребий их
божественного
патрона был
не лучше.
Бертон
очарован
меланхолией,
и через всё его
сочинение
идёт
перемежающийся
рефрен: Ничто
так не
проклято, как
она – нет
ничего
упоительнее.
А вот Мильтон
неизмеримо
более суров к" тупой
меланхолии." В "Потерянном
рае" (1667)
Архангел
Михаил
говорит
Адаму:
"Но
юность ты
свою
переживёшь,
И
красоту, и
силу, и
взамен
Увянешь,
станешь
хилым и седым;
Все
чувства
притупятся,
ты ничем
Не
сможешь
усладить
угасший вкус,
(...) в твоей
крови
Состав
меланхолический,
сухой,
Холодный,
под конец
одержит верх,
Твои
подавит силы
и елей
Твой
жизненный до
капли
истощит."
(Пер.
А.Штейнберга)
Во
Франции XVII-XVIII
веков
меланхолия –
это условное
прославление
грусти.
Паскаль,
Боссюэ,
Масильон отдают
ей дань;
Лафонтен
говорит о "мрачных
удовольствиях
меланхолического
сердца".
К середине XVIII
века
выработались
и определённые
формы для
выражения
разочарования
и скорби.
Появилась
особая
символика. "Каждое
растение,
каждое
явление
природы
должно было
олицетворять
тот или иной
оттенок
грусти"
(Ла-Барт).
Излюбленные
деревья
меланхоликов
– "надгробные",
имеющие
форму
обелиска или пирамиды
(кипарис,
итальянский
тополь, северная
ель),
которыми
украшают
кладбища, а
также те, "которых
длинные
ветви с
мелкой
листвой
спускаются
до земли и
служат
игрушкой
ветра. Эти
деревья
похожи на
человека с
растрёпанными
волосами; они
словно
оплакивают
чью-либо
печальную судьбу"
(Бернарден де
Се-Пьер). Любимое
место для
прогулок – тоже
кладбище:
приходящие
там мысли о
тщете всего
земного
заставляют
сердце
сжиматься
сладко и
горестно.
Всем
чувствительным
душам эпохи
известно, что
наслаждение
может
вызываться
как
радостными,
так и печальными
переживаниями,
и особое
удовольствие
доставляет
смешанное
чувство
радости и
печали. Девизом
меланхоликов
стали
выражения
Овидия – "Есть
какое-то
наслаждение
в слезах", Стерна – "веселье
скорби "
и Юнга – "
есть перлы в
потоке
страданий". Любимое
время года –
осень.
Сенакур,
например,
пишет:
"Сладостная
и
меланхоличная
осень, ты
питаешь в нас
грустное, но
дорогое
воспоминание
о наших утратах
и горестях,
ты даёшь нам
желанный покой
среди
страданий и
учишь нас
переносить
их терпеливо.
Взволнованные,
грустные,
скорбные, мы
любим тебя,
мы тебя
благословляем
за то. Что ты
возвращаешь
нам прелесть
погибших
иллюзий".
Меланхолия
становится
поветрием и
модой;
светские
дамы и щеголи
полагают
необходимым
проливать
ручьи слёз и
бродить
среди гробниц.
Скорбят
философы,
поэты, модная
публика и
даже Делиль, "благоухающий
и розовый
аббат»,
описывающий "кого
угодно и что
угодно:
ферму,
металлы, партию
в шахматы.
охоту,
голубиные
садки, игру в
кегли и
мучения
чувствительного
сердца» (Ла-Барт).
Кое-кто,
конечно,
посмеивается,
но кто-то
серьёзно
размышляет о
причинах такого
успеха
меланхолии. "По-видимому,
– пишет
Б.де Сен-Пьер,
– это
происходит
от того, что
она приводит
в гармонию те
два элемента,
из которых мы
состоим, – душу и
тело,
сознание
нашего
ничтожества
и сознание нашего
превосходства". А в
определении
П.С.Балланша,
данном на
изломе века (1801),
меланхолия предстаёт
порождение
самой жизни:
"Стремительная,
словно поток,
жизнь;мимолётные
сцены, по
большей
части почти бесследно
исчезающие
из памяти;смутность
наших
ощущений,
тайна наших
услад, наше
беспокойное
воображение
и в
особенности
неизъяснимый,
столь
привычный и
одновременно
столь
загадочный
привкус горечи,
который
замутняет
источник
всех наших удовольствий;
неясное
ощущение
нашей
слабости и
ничтожности,
неотступно
преследующее
нас, – всё
это
составляет
то чувство
сладкой
грусти,
которое мы
назвали
меланхолией".
В европеизированной
России XVIII века
широкое употребление
слова "меланхолия"
появляется
только в
школе
Карамзина,
среди
подражателей
которого не
встретишь ни
одного, кто
бы не "носил в
душе меланхолию" и не
испытывал "некоторый
род
меланхолического
забвения". Сам
Карамзин в
молодости
создаёт "Весеннюю
песнь
меланхолика" (1788),
выдержанную
в таких
тонах:
"Везде,
везде сияет
радость,
Везде
веселие одно;
Но я,
печалью
отягчённый,
Брожу
уныло по лесам.
В лугах
печаль со
мною бродит.
Смотря в
ручей, я
слёзы лью;
Слезами
воду
возмущаю,
Волную
вздохами её."
Но в
русский язык
слово "меланхолия" попало
задолго до
Карамзина.
Меланхолия
известна и
как болезнь,
и как темперамент.
Болезни, как
известно,
лечатся ("Многое
употребление
воды полезно
одержимым
желчью и
меланхолиею"), но с
темпераментом
сложнее: это
бедствие
пожизненное. "Завистен,
скуп,
печален,
лживый,
молчалив и смугл,
телом боязен
и дивый "- так
аттестует
меланхолика "Зерцало
естествозрительное" (1713).
Кроме того,
как
свидетельствует
Я.Козельский,
"меланхолики
почитаются
ниже всех в
добродетели,
потому что
они не много
кажут человеколюбия". "Меланхолик
тих и
прилежен к
учению",
– робко
возражает
М.Чулков. А
известный
врач и
популяризатор
медицинских
знаний в
России
С.Г.Зыбелин обстоятельно
утешает
несчастных:
"Меланхолики,
или
сухо-бледно-медленные,
как
дарования
душевные, так
и пороки
имеют странные:они
понимают
вещи с
немалым
трудом, но
потом, по
причине
прилежного и
зрелого
своего рассуждения
проникают в
оныя
совершенно; глубокомысленны,
но на ответы
нескоры, в делах
чрезмерно
трудолюбивы,
хотя в
исполнении
оных
медленны, ибо
везде
наперёд
затруднения,
коих нет, и
нещастие
воображают", но "в
правлениях,
где нет нужды
в скорости, в
камерных
делах, в
судах и
советах, в
высоких науках...
внликими и
верными
людьми
почитаются "("Слово
о сложениях
тела
человеческого", 1777).
Русским
меланхоликам
негде искать
сочувствия.
Если в начале
века князь
Б.Куракин сетует":получил
я себе
великую
болезнь
месяца
ноября:
имел
ипохондрию и
меленколию.
Так был в доме
своём, что
николи
радощен
заставал и
всегда
плакал",
то ему грозно
отзывается "Первое
учение
отроком" :"А
когда кто
скорбит от
мелянхолии
или уныния,
скорбь того
недостахвальна". А в
конце того же
столетия
меланхоликов
– карамзистов
осыпают
язвительными
насмешками:
"Мучайтесь,
не чувствуя
скорби, падайте
в обмороки,
имея крепкую
голову, страдайте
меланхолиею
при весёлых
мыслях, а
паче не
забудьте о
разного
рода тошноте,
истерике, и
всего более о
спазмах" (Н.Страхов).
Заключением
этой
многовековой
истории стала,
в известном
смысле,
знаменитая "Ода Меланхолии" (1819)
Джона Китса.
В XIX веке
многие
почувствовали,
что старый
мир рухнул.
Его заботы и
печали
поспешили
объявить
надуманными
и фальшивыми;
романтики сражались
с недавним
прошлым,
вместо того,
чтобы
(обладай они
даром
предвидения
или достаточной
проницательностью)
сражаться с ближайшим
будущим.
Китс,
возможно,
далёк от слезоточивого
Э.Юнга, но
зато он (в
отличие от
менее
глубоких
Байрона или
Шелли) ближе
к Роберту
Бертону, чем
к завтрашнему
дню. В
меланхолии
он увидел
внеположную
человеку
силу. Человек
не властен
над
меланхолией,
напротив, это
его душа –
всего лишь
один из её
многочисленных
трофеев.
Можно
построить
корабль из
костей
мертвецов, с
виселицей
вместо мачты,
а паруса наполнить
стонами,
чтобы по
течению Леты
пуститься на
поиски
Меланхолии,
дремлющей
там на одном
из островов, – но всё
будет
напрасно.
Глупо
призывать
Меланхолию
или бежать от
неё: она
приходит
сама, как
порыв ветра или
снегопад в
апреле.
Поэтому и
летейская вода
забвения, и
ядовитое
вино волчьих
ягод, и
гранатовое
дерево
Прозерпины
(кроваво-красный
цвет граната
символизирует
борьбу и
смерть, а
зёрна – жизнь),
и сова –
символ мудрости,
птица Афины
Паллады,
богини ночи и
луны, – не
более чем
собранный
человеком
реквизит,
знаки,
отдалённо
соотнесённые
с подлинным
забвением, скорбью,
мудростью,
красотой,
смертью и возрождением.
И когда
меланхолия
перестала
быть забавой,
тонким
наслаждением,
прихотью,
любимым
развлечением
изысканного
ума, она
оказалась
слишком страшной,
слишком
неуправляемой,
чтобы остаться
актуальной в
культуре
Европы. "Анатомия
меланхолии"
потонет в
Лете,
а на
смену ей
явится элегическое
уныние и
мировая
скорбь.